Название: Второй ряд
Описание: Елена находит записки Деймона о последних месяцах его человеческой жизни.
Пейринг: Деймон/Кетрин/Стефан (в прошлом); Деймон/Елена (да-да-да) в настоящем это уже бесконтрольно получается
От автора: идея появилась довольно давно. Хотелось рассказать историю Деймона-человека, объяснить такую безумную любовь к Кетрин и обиду на брата. Ну и материал, конечно, очень интересный - Гражданская война, юг.
Глава 1. Книга в библиотекеПрогуливаясь вдоль стеллажей внушительной библиотеки Салваторе, Елена то и дело бросала обиженные взгляды на телефон. Бесчувственный аппарат, как назло, сыпал лишь малоутешительными извинениями, да исполненными скрытой издевки предложениями не дожидаться возвращения Стефана и ложиться спать в приличествующее данному занятию время. Подобная перспектива Елену, снедаемую попеременно беспокойством, любопытством и обидой на отправившегося без неё на поиски Изобел вампира, вовсе не прельщала, так что к одиннадцатому часу, взвинченная донельзя, она отправилась в библиотеку с надеждой найти хотя бы временное утешение. Ни на что новое сил у неё не хватало, так что она, намотав положенное количество кругов вдоль стеллажей, потянулась за прочитанным когда-то в детстве «Зовом предков». Книг в пансионе было вдоволь, сидели они на полках стеллажей туго, да ещё и половина томов была из раритетных изданий, с кожаными обложками, имевшими обыкновение ревностно приклеиваться друг к другу. Елена закусила губу и потянула томик сильнее, едва не распрощавшись в ходе процесса с ногтями. Наконец, кое-как расшатав соседние фолианты, ей удалось вытащить желаемый, следом за которым на неё, влекомые таинственной книжной солидарностью, упало ещё несколько. Чертыхнувшись, Елена собрала живописно распластавшиеся на ковре издания, и попыталась водрузить их обратно. Даже несмотря на то, что «Зов предков» смирно покоился на подлокотнике дивана, остальные книги никак не хотели умещаться на полке. Уже всей душой ненавидя Мартина Идена, кем бы он ни был, Елена попыталась поплотнее вжать в стенку стеллажа соседние тома, как вдруг заметила её. Небольшую, без надлежащей надписи на обложке книжку, прислоненную к задней стенке так, что её не было видно из-за стоящих в первом ряду томов Джека Лондона.
Колумб, как всем известно, собирался в Индию, а оказался, в конечном итоге, в Америке (вообще говоря, он оплыл вокруг островов Карибского моря и благополучно отчалил домой, но это, право, мелочи). Данный небезынтересный исторический факт является отличным примером не только того, что неспособность ориентироваться может завести нас в удивительные места, но и тому, что великие открытия можно совершать совершенно случайно.
Движимая интуицией, наитием или банальным любопытством, Елена вытащила книгу. Ни на обложке, ни на корешке не было указаний на автора или название, только на задней стороне обложки внизу были выдавлено «Джуно, 1898». Пролистав страницы, Елена нахмурилась – они были исписаны неровным, нервным острым почерком – и захлопнула книгу. Девушка знала, что Стефан вёл дневники долгие годы, и вторгаться в его личную жизнь подобным образом казалось ей подлым. Низким, недостойным и, ох, ладно, все мы люди.
Елена снова открыла книгу, но, прочитав всего пару строк, захлопнула, залившись краской.
«…то, что я владел стенографией и с прискорбным усердием осваивал телеграф, всерьёз намереваясь попроситься в шифровальный отдел – что, разумеется, ассоциировалось у меня с увлекательными шпионскими приключениями, а вовсе не с наклеиванием шифровок на разлинованную бумагу, - отец приложил все возможные усилия, чтобы я получил золотые нашивки, в пахабном сиянии которых, очевидно, он вознамерился греться холодными зимними вечерами.»
Елена, под воодушевляющий аккомпанемент шумевшей в ушах крови, нервно оглянулась. Ей вдруг показалось, что она совершила нечто донельзя непристойное, мерзкое и грязное, и теперь все – особенно вон тот вечно всем недовольный рыцарь на дальнем портрете – абсолютно все знают, что она натворила. Потому как Стефан Салваторе в Гражданской войне не участвовал. В ней участвовал его старший брат Деймон.
Всё ещё красная, Елена поставила дневник на место, водрузила перед ним упавшие раньше книги, и, прихватив возможно не такой притягательный, но зато уж точно не интимный «Зов предков», отправилась на кухню.
Ещё полчаса она держалась – приготовила чай и честно пыталась читать, но дальше: «Вся усадьба была в его распоряжении» дело не пошло. Елена раз за разором читала эту строчку и всё никак не могла понять, что она значит, слова капризно не желали не то что складываться в предложение, но даже обретать хоть какой-нибудь смысл. В конечном итоге, бросив чтение, девушка откинулась на кухонном стуле – у неё так и не достало сил вернуться в библиотеку, где её ждали, - и бездумно уставилась в потолок. Как чувствовала бы себя она сама, если бы кто-то прочёл её дневник? Говорят, одно из самых неприятных последствий, с которым сталкиваются жертвы воровства, это ощущение, что кто-то вторгся в их личное, интимное пространство. Елена, гипнотизируя потолочную плитку, знала, что была бы обижена и зла, если бы кто-то прочёл её дневник, хуже того, она была бы унижена этим. Так что она ни за что, ни при каких условиях, не будет не то что читать ту книгу, но даже заходить сегодня в библиотеку.
Через десять минут, полная презрения к самой себе и ощущая укоризненные, разочарованные взгляды рыцаря на картине, Елена вновь открыла небольшую, простенькую не подписанную книжку. Первые несколько страниц были не слишком аккуратно вырезаны почти под корень, так что виднелся лишь их самый краешек. Девушка пригляделась – не хватало трёх листов, а повествование на первом целом начиналось с середины предложения – в первый раз она была слишком поражена тем, что именно читает, чтобы обратить на это внимание.
Елена вздохнула, и, распрощавшись с последними каплями уважения к себе, принялась за чтение.
…то, что я владел стенографией и с прискорбным усердием осваивал телеграф, всерьёз намереваясь попроситься в шифровальный отдел – что, разумеется, ассоциировалось у меня с увлекательными шпионскими приключениями, а вовсе не с наклеиванием шифровок на разлинованную бумагу, - отец приложил все возможные усилия, чтобы я получил золотые нашивки, в пахабном сиянии которых, очевидно, он вознамерился греться холодными зимними вечерами. Представление о том, чем именно мне предстоит заниматься, я имел более чем смутное, однако сам факт того, что служить мне предстоит там, где решил отец, делал – в моих глазах - попадание в кавалерию самым ужасным из всего, что только могло случиться с человеком. Я уехал из дома одновременно с безобразным скандалом (с моей стороны) и в окружении гробового молчания (со стороны отца).
Несмотря на то, что уж война-то, как он считал, сделает из меня человека (порой мне кажется, что присоединению Вирджинии к Конфедерации он был исключительно рад уже только потому, что это давало мне ещё один самый распоследний шанс превратиться в дельное существо), отец сделал всё, что только было в его силах, чтобы меня распределили как можно дальше от боевых действий. Эта черта его характера всегда была одной из самых моих ненавистных – обыкновенно твёрдый в своих решениях, он всегда словно разрывался на две части, когда дело доходило до воспитания сыновей. Возможно, дело тут было в памяти матери и каждый раз, доходя в стремлении вырастить-нас-как-надо до опасной черты, он вспоминал о ней и, словно стесняясь былой жесткости, бросался в другую крайность, сводя на нет все свои прошлые усилия. В конечном итоге подобная метода привела к тому, что я окончательно запутался в том, что же именно от меня требуется, и, обвинив в этом смятении отца, просто напросто стал делать всё в разрез с его наставлениями. Не слишком-то мудро, скажете вы, но что уж теперь поделаешь.
Так или иначе, в 1861 году Вирджиния присоединилась к Конфедерации, а три года спустя, ранней весной шестьдесят четвёртого, я, облаченный в серую, сверкающую ненавистными золотыми нашивками форму, успевший уже заявить о своем желании работать с шифровками и получивший более чем полное объяснение куда мне мое желание надлежит поместить, прибыл на небольшую, расположившуюся в нескольких километрах от Ричмонда базу, где мне предстояло пережить одно из тех самых меняющих жизнь событий, которые хороши только на бумаге.
По нашему направлению в Ричмонд вели две дороги – главная, по которой-то и шло всё хоть сколько-нибудь важное сообщение, и небольшая сельская, на которой встретить вообще кого-то живого – не важно, военного или нет, - было редкостью. Тем не менее, она всё равно вела в столицу Конфедерации, а, значит, подлежала охране. Сию благородную миссию возложили на небольшой отряд из трёх – считая меня – человек, под началом замечательного во всех отношениях командира. В воспоминаниях о войне часто пишут, как приходилось бороться не только с врагом, но и с нетерпимостью, прожженным бюрократизмом или же просто глупостью руководства. Что ж, возможно где-то это и было так. Однако нам достался капитан Рейли, бывший, возможно, самым добрым, тактичным и понимающим человеком из всех, кого я только встречал за свою жизнь. До начала войны он был учителем в небольшой сельской школе и, думаю, на несколько месяцев стал для меня и двух других парней чем-то средним между наставником и тем вечно неженатым дядюшкой, в присутствии которого гувернантки недовольно поджимают губы, подозревая – обоснованно или нет – что он дурно влияет на их подопечных.
Кроме меня, в его распоряжении были Том Стивенс и Джек Финн. Первый был младше меня на полгода, что, разумеется, было стремительно обращено в вечный аргумент в пользу моей исключительный правоты в любых спорах с ним. Джек был мучительно беден и пошёл на войну с надеждой заработать хоть что-нибудь. Он сочетал в себе азарт ещё не разочаровавшегося в жизни авантюриста и благородное спокойствие, дозволенное лишь самым бедным из южан.
Мне стыдно вспоминать, с каким презрением и надменностью смотрел я на них в свои первые дни после прибытия, какими словами и взглядами сыпал в ответ на их предложения пойти порыбачить или поиграть в футбол. Предложения эти были результатом их огромной доброты и всеобъемлющего терпения, так как, вспоминая своё поведение, я удивлён, что они не утопили меня в реке в первый же вечер.
Тут следует сделать паузу и сказать, что в моём, воспитанном рыцарскими романами представлении, война была не только благородным занятием, но едва ли не самым большим приключением, какое только может выпасть на долю мужчины (круче было только морское путешествие, включающее схватки с коварными пиратами и неизменно счастливый конец в виде прекрасной туземки). И упускать возможность, тратя своё время на рыбалку, детские игры и тому подобную чушь, казалось мне едва ли не самым ужасным и подлым преступлением в мире.
Так что первое время я уничижительно фыркал, стенал и ныл, а потом, в один прекрасный день, просто прилёг рядом с развалившимися на солнышке Стивенсом и Финном. Закатал рукава, стянул сапоги, закусил необыкновенно сладкую соломинку и блаженно прикрыл глаза. Может быть, мне стало обидно, что у них есть вроде как свой особый клуб подлого ничегонеделания, в который меня не принимают – и из-за этого мне вдруг захотелось в него вступить, - может, мне надоело выражать своё презрение к бесчувственным стенам, в то время как все остальные мирно загорали на улице, а, может, это просто был один из необъяснимых импульсов, которые иногда толкают нас сделать что-то правильное. Неважно. В самом деле, это совсем не важно. Важно лишь, что каким-то самому мне непонятным образом я понемногу стал превращаться из перечитавшего Байрона и Вальтера Скотта маленького несносного засранца в более-менее нормально человека.
Примечания:
1."Зов предков", "Мартин Иден" - произведения Джека Лондона. Цитата - из "Зова предков" (который, кстати, Деймон назвал своей любимой книгой)
2.Джуно - столица штата Аляска, основана на волне золотоискательства.
3. Предлагаю вам поиграть в игру - в каждой главе я буду оставлять "пасхалки", названия, слова или имена, указывать которые в примечаниях нет особой надобности, но наличие которых... не знаю, забавно. Например, в этой главе мы знакомимся с сослуживцами Деймона - Томом Стивенсом и Джеком Финном. Это отсылка к Тому Сойеру и Геку Финну.
Описание: Елена находит записки Деймона о последних месяцах его человеческой жизни.
Пейринг: Деймон/Кетрин/Стефан (в прошлом); Деймон/Елена (
От автора: идея появилась довольно давно. Хотелось рассказать историю Деймона-человека, объяснить такую безумную любовь к Кетрин и обиду на брата. Ну и материал, конечно, очень интересный - Гражданская война, юг.
Глава 1. Книга в библиотекеПрогуливаясь вдоль стеллажей внушительной библиотеки Салваторе, Елена то и дело бросала обиженные взгляды на телефон. Бесчувственный аппарат, как назло, сыпал лишь малоутешительными извинениями, да исполненными скрытой издевки предложениями не дожидаться возвращения Стефана и ложиться спать в приличествующее данному занятию время. Подобная перспектива Елену, снедаемую попеременно беспокойством, любопытством и обидой на отправившегося без неё на поиски Изобел вампира, вовсе не прельщала, так что к одиннадцатому часу, взвинченная донельзя, она отправилась в библиотеку с надеждой найти хотя бы временное утешение. Ни на что новое сил у неё не хватало, так что она, намотав положенное количество кругов вдоль стеллажей, потянулась за прочитанным когда-то в детстве «Зовом предков». Книг в пансионе было вдоволь, сидели они на полках стеллажей туго, да ещё и половина томов была из раритетных изданий, с кожаными обложками, имевшими обыкновение ревностно приклеиваться друг к другу. Елена закусила губу и потянула томик сильнее, едва не распрощавшись в ходе процесса с ногтями. Наконец, кое-как расшатав соседние фолианты, ей удалось вытащить желаемый, следом за которым на неё, влекомые таинственной книжной солидарностью, упало ещё несколько. Чертыхнувшись, Елена собрала живописно распластавшиеся на ковре издания, и попыталась водрузить их обратно. Даже несмотря на то, что «Зов предков» смирно покоился на подлокотнике дивана, остальные книги никак не хотели умещаться на полке. Уже всей душой ненавидя Мартина Идена, кем бы он ни был, Елена попыталась поплотнее вжать в стенку стеллажа соседние тома, как вдруг заметила её. Небольшую, без надлежащей надписи на обложке книжку, прислоненную к задней стенке так, что её не было видно из-за стоящих в первом ряду томов Джека Лондона.
Колумб, как всем известно, собирался в Индию, а оказался, в конечном итоге, в Америке (вообще говоря, он оплыл вокруг островов Карибского моря и благополучно отчалил домой, но это, право, мелочи). Данный небезынтересный исторический факт является отличным примером не только того, что неспособность ориентироваться может завести нас в удивительные места, но и тому, что великие открытия можно совершать совершенно случайно.
Движимая интуицией, наитием или банальным любопытством, Елена вытащила книгу. Ни на обложке, ни на корешке не было указаний на автора или название, только на задней стороне обложки внизу были выдавлено «Джуно, 1898». Пролистав страницы, Елена нахмурилась – они были исписаны неровным, нервным острым почерком – и захлопнула книгу. Девушка знала, что Стефан вёл дневники долгие годы, и вторгаться в его личную жизнь подобным образом казалось ей подлым. Низким, недостойным и, ох, ладно, все мы люди.
Елена снова открыла книгу, но, прочитав всего пару строк, захлопнула, залившись краской.
«…то, что я владел стенографией и с прискорбным усердием осваивал телеграф, всерьёз намереваясь попроситься в шифровальный отдел – что, разумеется, ассоциировалось у меня с увлекательными шпионскими приключениями, а вовсе не с наклеиванием шифровок на разлинованную бумагу, - отец приложил все возможные усилия, чтобы я получил золотые нашивки, в пахабном сиянии которых, очевидно, он вознамерился греться холодными зимними вечерами.»
Елена, под воодушевляющий аккомпанемент шумевшей в ушах крови, нервно оглянулась. Ей вдруг показалось, что она совершила нечто донельзя непристойное, мерзкое и грязное, и теперь все – особенно вон тот вечно всем недовольный рыцарь на дальнем портрете – абсолютно все знают, что она натворила. Потому как Стефан Салваторе в Гражданской войне не участвовал. В ней участвовал его старший брат Деймон.
Всё ещё красная, Елена поставила дневник на место, водрузила перед ним упавшие раньше книги, и, прихватив возможно не такой притягательный, но зато уж точно не интимный «Зов предков», отправилась на кухню.
Ещё полчаса она держалась – приготовила чай и честно пыталась читать, но дальше: «Вся усадьба была в его распоряжении» дело не пошло. Елена раз за разором читала эту строчку и всё никак не могла понять, что она значит, слова капризно не желали не то что складываться в предложение, но даже обретать хоть какой-нибудь смысл. В конечном итоге, бросив чтение, девушка откинулась на кухонном стуле – у неё так и не достало сил вернуться в библиотеку, где её ждали, - и бездумно уставилась в потолок. Как чувствовала бы себя она сама, если бы кто-то прочёл её дневник? Говорят, одно из самых неприятных последствий, с которым сталкиваются жертвы воровства, это ощущение, что кто-то вторгся в их личное, интимное пространство. Елена, гипнотизируя потолочную плитку, знала, что была бы обижена и зла, если бы кто-то прочёл её дневник, хуже того, она была бы унижена этим. Так что она ни за что, ни при каких условиях, не будет не то что читать ту книгу, но даже заходить сегодня в библиотеку.
Через десять минут, полная презрения к самой себе и ощущая укоризненные, разочарованные взгляды рыцаря на картине, Елена вновь открыла небольшую, простенькую не подписанную книжку. Первые несколько страниц были не слишком аккуратно вырезаны почти под корень, так что виднелся лишь их самый краешек. Девушка пригляделась – не хватало трёх листов, а повествование на первом целом начиналось с середины предложения – в первый раз она была слишком поражена тем, что именно читает, чтобы обратить на это внимание.
Елена вздохнула, и, распрощавшись с последними каплями уважения к себе, принялась за чтение.
…то, что я владел стенографией и с прискорбным усердием осваивал телеграф, всерьёз намереваясь попроситься в шифровальный отдел – что, разумеется, ассоциировалось у меня с увлекательными шпионскими приключениями, а вовсе не с наклеиванием шифровок на разлинованную бумагу, - отец приложил все возможные усилия, чтобы я получил золотые нашивки, в пахабном сиянии которых, очевидно, он вознамерился греться холодными зимними вечерами. Представление о том, чем именно мне предстоит заниматься, я имел более чем смутное, однако сам факт того, что служить мне предстоит там, где решил отец, делал – в моих глазах - попадание в кавалерию самым ужасным из всего, что только могло случиться с человеком. Я уехал из дома одновременно с безобразным скандалом (с моей стороны) и в окружении гробового молчания (со стороны отца).
Несмотря на то, что уж война-то, как он считал, сделает из меня человека (порой мне кажется, что присоединению Вирджинии к Конфедерации он был исключительно рад уже только потому, что это давало мне ещё один самый распоследний шанс превратиться в дельное существо), отец сделал всё, что только было в его силах, чтобы меня распределили как можно дальше от боевых действий. Эта черта его характера всегда была одной из самых моих ненавистных – обыкновенно твёрдый в своих решениях, он всегда словно разрывался на две части, когда дело доходило до воспитания сыновей. Возможно, дело тут было в памяти матери и каждый раз, доходя в стремлении вырастить-нас-как-надо до опасной черты, он вспоминал о ней и, словно стесняясь былой жесткости, бросался в другую крайность, сводя на нет все свои прошлые усилия. В конечном итоге подобная метода привела к тому, что я окончательно запутался в том, что же именно от меня требуется, и, обвинив в этом смятении отца, просто напросто стал делать всё в разрез с его наставлениями. Не слишком-то мудро, скажете вы, но что уж теперь поделаешь.
Так или иначе, в 1861 году Вирджиния присоединилась к Конфедерации, а три года спустя, ранней весной шестьдесят четвёртого, я, облаченный в серую, сверкающую ненавистными золотыми нашивками форму, успевший уже заявить о своем желании работать с шифровками и получивший более чем полное объяснение куда мне мое желание надлежит поместить, прибыл на небольшую, расположившуюся в нескольких километрах от Ричмонда базу, где мне предстояло пережить одно из тех самых меняющих жизнь событий, которые хороши только на бумаге.
По нашему направлению в Ричмонд вели две дороги – главная, по которой-то и шло всё хоть сколько-нибудь важное сообщение, и небольшая сельская, на которой встретить вообще кого-то живого – не важно, военного или нет, - было редкостью. Тем не менее, она всё равно вела в столицу Конфедерации, а, значит, подлежала охране. Сию благородную миссию возложили на небольшой отряд из трёх – считая меня – человек, под началом замечательного во всех отношениях командира. В воспоминаниях о войне часто пишут, как приходилось бороться не только с врагом, но и с нетерпимостью, прожженным бюрократизмом или же просто глупостью руководства. Что ж, возможно где-то это и было так. Однако нам достался капитан Рейли, бывший, возможно, самым добрым, тактичным и понимающим человеком из всех, кого я только встречал за свою жизнь. До начала войны он был учителем в небольшой сельской школе и, думаю, на несколько месяцев стал для меня и двух других парней чем-то средним между наставником и тем вечно неженатым дядюшкой, в присутствии которого гувернантки недовольно поджимают губы, подозревая – обоснованно или нет – что он дурно влияет на их подопечных.
Кроме меня, в его распоряжении были Том Стивенс и Джек Финн. Первый был младше меня на полгода, что, разумеется, было стремительно обращено в вечный аргумент в пользу моей исключительный правоты в любых спорах с ним. Джек был мучительно беден и пошёл на войну с надеждой заработать хоть что-нибудь. Он сочетал в себе азарт ещё не разочаровавшегося в жизни авантюриста и благородное спокойствие, дозволенное лишь самым бедным из южан.
Мне стыдно вспоминать, с каким презрением и надменностью смотрел я на них в свои первые дни после прибытия, какими словами и взглядами сыпал в ответ на их предложения пойти порыбачить или поиграть в футбол. Предложения эти были результатом их огромной доброты и всеобъемлющего терпения, так как, вспоминая своё поведение, я удивлён, что они не утопили меня в реке в первый же вечер.
Тут следует сделать паузу и сказать, что в моём, воспитанном рыцарскими романами представлении, война была не только благородным занятием, но едва ли не самым большим приключением, какое только может выпасть на долю мужчины (круче было только морское путешествие, включающее схватки с коварными пиратами и неизменно счастливый конец в виде прекрасной туземки). И упускать возможность, тратя своё время на рыбалку, детские игры и тому подобную чушь, казалось мне едва ли не самым ужасным и подлым преступлением в мире.
Так что первое время я уничижительно фыркал, стенал и ныл, а потом, в один прекрасный день, просто прилёг рядом с развалившимися на солнышке Стивенсом и Финном. Закатал рукава, стянул сапоги, закусил необыкновенно сладкую соломинку и блаженно прикрыл глаза. Может быть, мне стало обидно, что у них есть вроде как свой особый клуб подлого ничегонеделания, в который меня не принимают – и из-за этого мне вдруг захотелось в него вступить, - может, мне надоело выражать своё презрение к бесчувственным стенам, в то время как все остальные мирно загорали на улице, а, может, это просто был один из необъяснимых импульсов, которые иногда толкают нас сделать что-то правильное. Неважно. В самом деле, это совсем не важно. Важно лишь, что каким-то самому мне непонятным образом я понемногу стал превращаться из перечитавшего Байрона и Вальтера Скотта маленького несносного засранца в более-менее нормально человека.
Примечания:
1."Зов предков", "Мартин Иден" - произведения Джека Лондона. Цитата - из "Зова предков" (который, кстати, Деймон назвал своей любимой книгой)
2.Джуно - столица штата Аляска, основана на волне золотоискательства.
3. Предлагаю вам поиграть в игру - в каждой главе я буду оставлять "пасхалки", названия, слова или имена, указывать которые в примечаниях нет особой надобности, но наличие которых... не знаю, забавно. Например, в этой главе мы знакомимся с сослуживцами Деймона - Томом Стивенсом и Джеком Финном. Это отсылка к Тому Сойеру и Геку Финну.
@темы: the vampire diaries, творчество
-
-
02.02.2011 в 19:59Обожаю твой слог
-
-
02.02.2011 в 20:01-
-
02.02.2011 в 20:09-
-
02.02.2011 в 21:24-
-
03.02.2011 в 13:17Мне кажется, что было бы еще лучше и читабельнее, если бы стиль повествования в наши дни отличался от дневниковых записей Деймона. Возможно, различия и сейчас есть, и я просто их не разглядела. Текст показался довольно однородным, а ведь тогда должны были излагать свои мысли иначе.
Но в любом случае, от лица Деймона-еще-человека написано очень-очень здорово! Так что ни убавить, ни прибавить!
Очень хочется узнать, куда делись три первых листа? что же на них было такого важного, что Деймон их вырвал? Почему-тос омнения нет, что это был именно он!
И да, я безумно хочу увидеть в конце реакцию Деймона на то, что Ленка прочла его дневник!
Елена получилась очень канонная!
Про Деймона ничего не скажу, потому что с Деймоном-человеком очень много можно сделать, что впишется в канон. Но образ вышел интересный
ПС: Я хочу играть в пасхалки!
-
-
10.02.2011 в 14:13Darkolgetta, спасибо, уже вот-вот)
Gostya-Olik, спасибо) Насчёт стиля - я много думала об этом - и перед, и в процессе написания. Мне хотелось, чтобы читатель почувствовал разницу - вот это произошло в XX веке, а вот это - в XIX. Но нарочито современный стиль не отражал атмосферу, окружающую Елену - старый пансион с высокими потолками, плохим освещением и обитой панелями непременно тёмного дерева библиотекой, полной книг с тесненными на кожаных корешках названиями. Да и разница между тем, как говорили сейчас и полтора столетия назад не такая уж и большая - если судить по литературе. Так что, в конечном итоге, я старалась показать отличия деталями, вроде телефона и телеграфа. В любом случае, надеюсь, дальше дело пойдёт лучше)
Насчёт трёх листов - тайна за семью замками (или печатями? всё никак не разберусь).
я безумно хочу увидеть в конце реакцию Деймона на то, что Ленка прочла его дневник Как говорил один зелёный человек "Халк зол. Халк крушить." Будет что-то в этом духе - но не в самом уж конце
Спасибо ещё раз за такой подробный отзыв!